Последний Абамелек
Последний Абамелек
В самом центре Рима на возвышенности между Ватиканом и древним холмом Джаниколо расположена великолепная вилла Абамелек, названная так по имени владельца — одного из богатейших российских промышленников, учёного и коллекционера князя Семёна Семёновича Абамелека-Лазарева.
Сокровища, собранные внутри изящного палаццо, бесценны: античные мозаики, древние скульптуры, средневековые гобелены, живопись знаменитых мастеров... Оставаясь и поныне уголком русской земли, вилла Абамелек хранит свои богатства и тайны.
Уже третий день всадники находились в пути. Их маршрут пролегал по древней Алеппской дороге, охраняемой турецкими дозорами, через ущелья и котловины сирийских предгорий. Пейзаж был однообразен, но не скучен: темно-красная полоса гор чудесно сочеталась с ярко-синим небом пустыни. Иногда им встречались караваны навьюченных верблюдов. Но чаще — военные заставы или отряды бедуинов, вооруженных бамбуковыми копьями… В каждом селении путешественников задерживали янычары и вели к местному шейху. Допрос продолжался недолго, и вскоре чужеземцам разрешали следовать дальше под охраной офицера-драгомана. Это был сезон, когда беспрестанно дул хамсин — расстраивающий нервы и лишающий покоя ветер пустыни. Его тоскливый вой не прекращался ни на минуту. Мириады юрких ящериц — зеленых, голубых, серых — сновали по дороге, ловко увертываясь от конских копыт…
…Наконец вдали на холме показалась полуразрушенная крепость.
— Это Тадмор! — крикнул проводник, указывая на кучку глинобитных домиков с плоскими крышами.
Путники пустили лошадей галопом. Первым на кауром жеребце несся молодой человек примечательной наружности. Он вполне мог бы сойти за какого-нибудь турецкого мирзу: нос с горбинкой, миндалевидные восточные глаза, иссиня-черные кудри до плеч… Голова путешественника была замотана арабским треугольным платком-турой, длинные края которого трепетали на ветру. Расшитый серебряными и золотыми нитями кафтан, надетый на легкую рубашку, стягивал в талии алый кушак. Наряд довершало просторное чёрное пальто без рукавов — джубба, без него в это время года в пустыне не обойтись. За спиной экзотического красавца висело дорогое английское ружьё.
Товарищ, едва поспевавший за ним на своей рыжей кобылке, был намного старше. Худой, дочерна загоревший, в широкополой белой панаме, он выглядел типичным «инглизом», как называли в этих краях иностранцев. Из фирмана сирийского паши, предъявляемого властям, следовало, что профессор Петербургского университета Адриан Викторович Прахов и его ученик князь Семён Семёнович Абамелек-Лазарев едут для осмотра древнего города Пальмиры.…Обогнув горную гряду, всадники увидели широкую каменистую долину, на которой возвышались башни, сложенные из гигантских плит.
— Это город мёртвых, Абамелек, — пояснил Прахов. — Так сказать, вертикальные гробницы. В одной такой башне покоится прах нескольких поколений умерших…
— Одна… две… Да их здесь не менее шестидесяти! — удивлялся князь. — И вы слышите? Как неистово воет в них ветер! Жутко здесь…
Под вечер путешественники достигли долины Пальмиры, древней столицы Малой Азии. В лучах заходящего солнца сотни колонн, стоящих рядами, лежащих в песке или образующих триумфальные арки, смотрелись чудесным розовым миражом… — Восхитительно! — кричал Абамелек, стараясь преодолеть рев ветра. — Я с детства мечтал об этой минуте!
— Ну-ну, князь… В ваши годы нельзя быть столь романтичным, — с иронией заметил Прахов, спрыгивая с лошади. — Надо бы поставить палатку, в пустыне темнеет мгновенно… Честно говоря, меня немного волнует группа бедуинов, которая давно следует за нами. И куда подевался наш драгоман?..
…Князю Семёну Семёновичу Абамелеку-Лазареву едва исполнилось двадцать четыре года. Недавний выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета принадлежал к самым знатным кругам великосветской России. Сын легендарного генерала наполеоновской кампании Семена Давыдовича Абамелека и красавицы Елизаветы Христофоровны Лазаревой, с детства грезивший Востоком, зимой 1881 года решил отправиться в поездку по Малой Азии, Греции и Египту.
В компаньоны он пригласил своего наставника — знатока древности профессора Прахова. Позже к ним присоединился художник Василий Поленов, задумавший писать картину «Христос и грешница». Князю понравился этот тридцатисемилетний живописец-аристократ, который недавно сражался в Черногории с турками, а в 1878 году сопровождал на болгарский фронт цесаревича Александра Александровича.
Экспедиция оказалась чрезвычайно удачной. Они спустились по Нилу на дахабиэ — большой парусной лодке, затем поездом отправились в Каир. Оттуда их путь лежал в Иерусалим. Поленов и Прахов сделали сотни этюдов и зарисовок. Поленов решил задержаться в Палестине, а Абамелек уговорил профессора отправиться в Пальмиру.
...Стемнело. Оставив Прахова устраиваться в походном шатре, Абамелек вышел на декуманос — главную улицу города, упомянутого еще в Ветхом Завете. Вдоль нее высились мраморные колоссы, полуразрушенный храм бога Солнца наполовину был занесен песком, в стенах дворца царицы Зенобии зияли провалы.
По легенде, захватив в плен Зенобию, римский император был поражен её красотой и неожиданно проявил милость к жителям Пальмиры — он не отдал город на разграбление легионерам. Тем не менее люди стали покидать этот оазис, и со временем пески Сирийской пустыни поглотили его улицы и дома…
— Сколько же сокровищ можно найти, если расчистить эти руины от вековой пыли!
— Абамелеку не терпелось приступить к раскопкам. — Начать надо с рыночной площади… Едва взошло солнце, он уже был на агоре. Достав из кармана складную линейку и потрепанный путевой блокнот, князь стал делать замеры. Затем уселся на широкую каменную плиту и неожиданно заметил на ее поверхности полустертые временем письмена на греческом и арамейском.
— Тут что-то говорится о пошлинах, — пробормотал князь, с трудом разбирая древнегреческие буквы, еще не ведая, что стал автором важного открытия: большой камень, на который князь случайно наткнулся, оказался фрагментом стелы, на которой был выбит «таможенный тариф» 137 года — свод торговых правил и пошлин загадочной Пальмиры.
Вскоре имя князя Абамелека-Лазарева узнали в учёном мире, и Французская академия приняла его в число адъюнктов, признав в нём авторитетного востоковеда... На обратном пути в Россию князь заехал в Италию. Он мечтал побывать в Риме, городе, о котором не раз спорили его товарищи. Поленов не видел в нем никакой красоты.
— Какой-то мертвый, отсталый, отживший… Весь он будто существует для иностранцев.
— Вы, Василий Дмитриевич, слишком сгущаете краски, — не соглашался с ним Прахов, который много времени проводил в Риме с женой, собирая материал для своих лекций. — В этом городе ощущаешь себя гражданином мира!
Вы, Абамелек, непременно должны составить по этому вопросу свое мнение…
Оказавшись в Риме, князь поначалу был разочарован тёмными домами и тесными узкими улочками. «Где же огромный древний Рим?» — недоумевал он. Но постепенно ему открывались следы великой цивилизации — то мраморный карниз, вделанный в стену, то портик посреди вонючего рыбного рынка… Когда же наконец среди зарослей плюща и алоэ перед ним вырос огромный Колизей с триумфальными арками, развалинами дворцов цезарей, императорскими термами, он пришёл в полный восторг и уже не замечал ни облупившихся фасадов, ни грязных лавчонок вокруг. Чтобы увидеть город сверху, он поднялся на холм Джаниколо. Вдалеке зеленели поросшие дикими маками поля с остатками древних храмов, вблизи, на Ватиканском холме, возвышался величественный купол собора Святого Петра. Прямо над ним в кронах пиний пели птицы, на фоне деревьев живописно смотрелась старинная вилла.
— Если есть на земле рай, то именно здесь! — прошептал князь.
…В 1882 году Абамелек возвратился в Россию и узнал, что отец сильно болен. Семен Давыдович много лет управлял уральскими заводами и рудниками жены и тестя, но теперь от его былой офицерской стати не осталось и следа. Отважный бретёр, друг Лермонтова, поэт и талантливый художник в 1888 году умер, и его обязанности, как старший сын, принял Семён. Теперь, к радости родни, молодому Абамелеку стало не до научной карьеры — в семье полагали, что ему давно следует остепениться. Князь поступил на службу в Министерство народного просвещения, но от жалованья отказался: Семён Семёнович был человеком более чем состоятельным.
...Грузинские князья Семён и Абел Абамелики (имевшие также и армянские корни) приняли подданство России в 1797 году и обосновались в Петербурге. Сами Абамелики и их потомки — впоследствии их фамилия уже звучала как «Абамелек», — исправно служили российским государям, владели обширными землями и находились в родстве чуть ли не со всеми знатными дворянскими фамилиями России… Молодой князь, приняв бразды правления пермскими заводами и рудниками, отправился на Урал с ревизией. Беспорядок в делах его возмутил, но не испугал.
К концу XIX века Семён Семёнович Абамелек-Лазарев стал едва ли не самым богатым человеком в России. Крупнейший помещик, имевший более девятисот тысяч десятин земли, он еще владел медеплавильными заводами, каменноугольными копями, солеварнями, золотыми и платиновыми приисками. Его состояние приближалось к сорока миллионам рублей — капитал баснословный…
В течение пятнадцати лет князь Абамелек-Лазарев создавал свою промышленную империю, не тратя времени на развлечения, личные прихоти и мимолетные интрижки. А настоящая любовь все не приходила… Князю было уже под сорок, теперь в нём с трудом можно было узнать прежнего восторженного юношу, увлечённого древними камнями. Влиятельный царедворец, шталмейстер двора его императорского величества, советник правительства в горных вопросах, князь Абамелек-Лазарев и дома, и за границей был желанным гостем в лучших домах.…В обществе князь вел себя сдержанно, в откровенные разговоры пускался крайне редко и только со старыми друзьями.
— Адриан Викторович, вам как исследователю долин смерти хочу задать дурацкий вопрос: зачем мы живём?
Прахов сидел в кабинете князя в доме на набережной Мойки. За время, прошедшее с их последней встречи, профессор стал еще большей знаменитостью. Когда-то его диссертация о храмах и пирамидах Египта произвела в науке переворот, а сейчас он вернулся из Киева, где руководил отделкой Владимирского собора.
— Признаюсь вам: порой мчусь на уральские заводы, с раннего утра до темноты хожу по цехам, в стужу и хлябь мотаюсь по приискам, горячусь, требую… Но, в сущности, знаю же: механизм отлажен… И будет работать бесперебойно… Ежегодно я получаю два-три миллиона дохода… Но часто сижу тут один в жутком унынии. Мне совершенно непонятно, зачем я живу, к чему всё... И такое охватывает отчаяние! Адриан Викторович молчал, поглаживая окладистую бороду и не зная, что ответить своему бывшему ученику. Лучше всего было откланяться, что он и сделал… …Князь подошел к окну. Стояли чудесные дни Рождества 1897 года… На улице в свете газовых фонарей искрился лёгкий снежок, Нева не тронута льдом, и на её темной глади сиротливо качался речной трамвайчик-финляндчик… В глубине дома послышался звонок дверного колокольчика. Он никого не ждал в этот вечерний час, но визиту своей младшей сестры страшно обрадовался. Елизавета была счастливо замужем за графом Алексеем Олсуфьевым, отпрыском хлебосольного старомосковского семейства. Это наложило заметный отпечаток на её характер: в Лизе совсем не было чопорности, свойственной холодным петербуржским дамам.
— Ах, душа моя, прости за неожиданное вторжение! — прямо с порога заговорила графиня. — Не хочешь ли ехать со мной в оперу — слушать Элеонору Дузе?
Знаю, Сеня, твое нерасположение к свету, но по пятницам у нас в театре отдельная ложа, и тебя никто не потревожит… Я же буду счастлива появиться на людях не одна, а то супруг что-то расхворался некстати… Они вошли в театр в половине девятого. Спектакль уже начался. Пожилой капельдинер проводил их в бельэтаж. На сцене сильно декольтированная прима и напомаженный статный тенор изображали что-то из итальянской жизни. Князь усадил сестру в кресло первого ряда, а сам стал в глубине ложи, оглядывая залу: как всегда, в театре было много знакомых. Когда первый акт закончился, они спустились в партер. Прямо у рампы стоял невысокий плотный брюнет в гусарском мундире и что-то тихо говорил своей даме. Графиня тут же направилась к нему, узнав в корнете графа Василия Олсуфьева, дальнего родственника мужа. Олсуфьев радостно улыбнулся и вместе со спутницей пошёл навстречу.
— Мое почтение, тетушка! А! Ваше сиятельство, и вы сегодня здесь! Так сказать, покинули свой государственный Олимп!
Мужчины пожали друг другу руки.
— Позвольте познакомить вас с моей невестой, княжной Марией Павловной Демидовой Сан-Донато… Но только, ma tante, она не совсем хорошо говорит по-русски, поскольку выросла во Флоренции… Пока Елизавета Семёновна обменивалась любезностями с княжной, Абамелек-Лазарев смог лучше рассмотреть южную гостью: лет двадцати, не более, по виду — настоящая итальянка, лишь глаза удивительного сине-зеленого цвета. «В ней нет ничего неестественного, — подумал князь, любуясь застенчивой улыбкой девушки. — Будто прелестный образ с картины Россетти…» Ему вдруг захотелось, чтобы эти чудесные глаза посмотрели на него.
— Что же, графиня, вы не представите меня княжне? — спросил он по-французски. Почтительно взял и поцеловал протянутую тонкую руку.
Василий, довольный произведенным его спутницей впечатлением, произнес:
— Позвольте пригласить вас четырнадцатого января в дом моего батюшки на Фонтанку на обед по случаю нашей с княжной помолвки.
…На обед к Олсуфьевым князь не поехал, но из газет узнал, что помолвка состоялась. Впрочем, прессу читать ему было ни к чему: сестра Елизавета сообщила все необходимые сведения о княжне.
Мария Павловна родилась в 1877 году в семье Павла Павловича Демидова, дипломата и владельца Нижнетагильских горных заводов. Своим титулом герцога Сан-Донато Павел Демидов был обязан своему дяде, который, постоянно проживая за границей, приобрел виллу Сан-Донато вблизи Флоренции. Когда в 1870 году он умер, всё его состояние перешло племяннику. Надо заметить, наследник демидовских капиталов и герцогского титула был чрезвычайно красив. В молодые годы дня не проходило, чтобы какая-нибудь дама не призналась Павлу в нежных чувствах.
— Помнишь, Сеня, его маменьку — Аврору Карловну? — спросила Елизавета. — Видела я её на нынешнем рождественском балу в Дворянском собрании. Она и сейчас, в почтенные годы, сохранила следы былой красоты. А в молодости пользовалась немыслимым успехом. Мой супруг говорит о ней всегда: «Роковая женщина». Трех мужей похоронила молодыми… Последний, кстати, был сыном историка Карамзина. Андрей Николаевич… Бравый офицер… К пасынку относился с любовью… Демидовскими заводами управлял добросовестно... А как вышла война с турками, отправился в Валахию и в первой же атаке сложил голову… Я к чему, милый Сеня, говорю о княгине Авроре Карловне? Для Мари она первый друг и советчик… Матери же её только бы сбыть бедняжку с рук!
Князь, разумеется, был наслышан о любви княжны Марии Мещерской и будущего императора Александра III. Сила их чувств была такова, что родители наследника престола не на шутку встревожились и отослали хорошенькую фрейлину в Европу. Там она встретила Демидова, за которого без любви вышла замуж, а через год умерла родами…
— И замечу, друг мой, — продолжала, вздохнув, Елизавета, — не лежит у меня душа к этому Василию, хоть он мне и родня… А Мари — сущее дитя, не знающее жизни…
Графиня довольно хорошо знала брата, и от нее не укрылся интерес Семёна к очаровательной Мари Демидовой. «Да и надо же ему наконец жениться! — думала она. — А что этот Васька? Молодой повеса… И распорядиться толком не сможет демидовскими деньгами…»
На правах родственницы Елизавета Семёновна бывала в доме Олсуфьевых, пила чай с матерью жениха, весьма высокомерной придворной дамой, и знала, насколько запутанны финансовые дела семьи. Встречалась она и с Мари, которая всё больше ей нравилась.
— Как птичка поёт, прекрасно музицирует. Учитель её, композитор Балакирев, ею очень доволен. А танцам Мари учит бывшая балерина Императорского театра... — расхваливала князю сестра свою протеже. — Но ведь она совсем не создана для России! Этакий южный цветок! Его нужно оберегать, лелеять.
Князь уже давно понял, отчего вдруг сестра стала проявлять такой интерес к семейству генерала Олсуфьева, которое прежде не больно-то жаловала. Мысль жениться на княжне Сан-Донато ему и самому всё чаще приходила в голову. «Я, конечно, вдвое старше Марии Павловны, но ведь еще полон сил, — убеждал себя Абамелек. — Лиза говорит, только в России люди называют себя в сорок лет стариками, а во Франции пятидесятилетний мужчина считает себя, как говорят сами французы, dans la force de l’age, то бишь в расцвете лет, сорокалетний же — un jeune homme, читай — вообще молодым человеком…». Семён Семёнович присматривался к княжне, которая ему все более и более нравилась. Если раньше ни одна женщина не трогала его сердце, то теперь Абамелека не покидали мысли о Марии как о будущей супруге. В театре он наблюдал, как девушка, облокотясь на бархат ложи, смотрит на сцену. Она прикасалась тонкими пальцами к жемчужинам своего ожерелья, и нежность этих движений его поражала. Возвращаясь вечером в свой холостяцкий дом, князь долго сидел в кресле не раздеваясь и закрыв рукой глаза.
— Только теперь я понимаю, ради чего стоит жить, — шептал он и тут же начинал убеждать себя, что всё это вздор…
Между тем бабушка Мари — Аврора Карловна Демидова-Карамзина (ей шел уже восемьдесят девятый год) — заторопилась домой в Гельсингфорс. Княжна Сан-Донато, одна из трех её внучек, должна была сопровождать старушку в Финляндию. В начале марта Демидовы выехали из Петербурга. …Без Мари город показался князю пустым и серым. Между тем Василий Олсуфьев не спешил связывать себя браком — военное начальство не поощряло отставок. Положение Марии Павловны оказалось весьма двусмысленным: обладательница большого состояния, она не имела возможности им распоряжаться. Находясь под опекой матери и не любимая ею, Мари проводила дни в приживалках у родной бабки… Князь решил положить конец неопределенности. Отправившись в Гельсингфорс, он уже наутро явился в особняк Авроры Карловны засвидетельствовать своё почтение. В течение недели Семён Семёнович наносил визиты, затем объяснился с Мари и попросил её руки.
В апреле 1897 года князь Абамелек-Лазарев и княжна Сан-Донато обвенчались в Успенской церкви Гельсингфорса, а спустя три недели новобрачные уехали в Италию. Они поселились на вилле Пратолино, которую Мария Павловна получила от матери в приданое. Объединив два огромных состояния, князь Абамелек-Лазарев стал одним из самых богатых людей мира. Примерно шесть месяцев в году он жил в Италии, остальное время проводил на родине, управляя своей промышленной империей. Как и раньше, колесил по ухабистым просёлкам, объезжая удалённые имения, рудники и заводы. Ночевал на соломе в земских школах, на грязных ямских станциях, спускался в шахты, сутками сидел в конторе, проверяя отчёты управляющих. Мария Павловна оставалась в Италии — она так и не полюбила непонятную Россию. Княжна обожала Пратолино — этот изумительный дворец Медичи — и не мечтала о другом доме.
Однако Абамелеку хотелось иметь собственное родовое гнездо. Как-то он узнал, что вилла у подножия холма Джаниколо, восхитившая его в первый приезд в Рим, выставлена на продажу наследниками барона Беттино Риказоли. В 1904 году он приобрёл это старинное поместье. По русским понятиям покупка обошлась князю недорого — всего сто двадцать тысяч лир, или пятьдесят тысяч рублей, но более четырехсот тысяч рублей он вложил в реставрацию и обустройство, а также в планировку парка. По указанию владельца известный итальянский архитектор Винченцо Мональди перестраивал виллу, покупал для её роскошные интерьеры, старинную живопись и гобелены, античный мрамор и мозаики. Уголки удивительного по красоте сада украшали древнеримские скульптуры и амфоры, мраморные бассейны и фонтаны. Во Дворце муз — так именовался театральный павильон на вилле Абамелек — устраивались музыкальные вечера и танцевальные спектакли, в которых блистала княгиня Мария Павловна. Особенный успех имели её хореографические этюды в духе античности. В греческом хитоне, кожаных сандалиях, с цветами в волосах, она выступала в роли богини Флоры. Такой её изобразил итальянский живописец Ямбо на одной из акварелей, украшавших кабинет хозяина… Детей у четы Абамелек не было, но князь не считал себя несчастным в браке, он безмерно любил жену, которая стала для него всем — возлюбленной, преданным другом, его ребёнком. Иначе как Крошка, Семён Семёнович её не называл...
Князь умер от сердечного приступа в Кисловодске в сентябре 1916 года. Похоронили его в Петрограде. После смерти супруга Мария Павловна получила виллу Абамелек в пожизненное пользование, но по завещанию Семёна Семёновича после её кончины вилла переходила в собственность Императорской академии художеств. Князь мечтал, чтобы в ней открыли бесплатный пансион для живописцев и скульпторов, которым он покровительствовал. В случае, если Академия художеств откажется от дара, виллу, по его воле, должна была унаследовать Академия наук. Однако князь не мог предположить, что его завещание вступит в противоречие с итальянскими законами.
Прошли десятилетия, прежде чем судебные тяжбы из-за виллы Абамелек завершились. В 1947 году декретом Итальянской республики она была передана Советскому Союзу. Сегодня в ней расположена резиденция российского посла.
Выполняя волю князя Абамелек-Лазарева, правительство России предоставило один из исторических павильонов: Домик Гарибальди своим художникам, чтобы в этом райском уголке вечно жил дух искусства, принесённый сюда последним Абамелеком.
